БОРИС ЛУКИН

ЛЕТОСОВЕРШЕНИЕ

***

Колю дрова – зиме навстречу,

судьбу пытаясь обмануть.

Забудь меня…

Лишь жаром печным

ласкай тоскующую грудь.

Всю жизнь терзает и морочит,

такое требуя порой,

что впору ставить многоточье,

а обходился – запятой.

И вот по-хитрому –

от печки,

стерпевшись,

продолжаю путь.

Бьёт ангел крыльями о плечи.

И проникает

свет во тьму.

В огонь – дрова,

в огонь – бумага.

Всё-всё

подмогою в трудах…

Пока люблю я это благо –

земного рая сущий ад.

ВОПЛОЩЕНИЕ

Без снега, скажут, что за Рождество?

И правда... Все века (по-русски – Вечность)

младенчества и снега тождество...

Ударный слог смещён, моя небрежность.

В тех створах вижу всход небес – водой...

И роженица чает миг свой млечный.

Нам, человекам, без любви – вредно

жизнь начинать. Будь счастлив, человечек!

Я так же был желаем! Вам – поклон!

И мы с тобой мечтаем лишь о том

двоих счастливом воплощенье нашем.

Их – Троица! Нас – двое! Полон мир.

Он весь раскрыт обнявшимся, двоим!

А снег – вода. Он сам мечтал о пашне!

***

Ты говоришь, что снег – пушок…

Я говорю: «На мой грешок…», –

мой грех, что в миг тот помню.

Ну, а когда метель ревёт?

Когда к сугробам ветер гнёт?

– К колоколам! И в звоны!

Поразогнать всех прежних лет

тягучую, дурную мреть

и целиной морозной

брести шаг в шаг в монастыре

с душою, что еще во тьме,

к молитве долгой слёзной…

До этого ещё расти.

Здесь возраст жизни не в чести.

Другие здесь критерии.

И потому живём в миру,

укрывшися почти в дыру,

во деревеньку древнюю.

Здесь жили предки лет пятьсот.

Здесь вызывает всё восторг,

когда навоз отчистишь.

Вон храм вознёсся высоко.

Вон лес уводит далеко.

И эху рад, коль свистнешь!

И пусть весной зовёт земля,

и топчешь пахотой поля

не для прокорма даже!

Вот под смородину прикорм.

Вот для теплицы тачек сто.

Мужик… а труд сей тяжек.

Что там поэт благословил?

Вот этот труд? И тишь могил?

Здесь это всё осталось!

А жизнь почти ушла отсель.

Уходит жизнь… над ней – метель…

И год от году мало

снежка, который, как пушок,

пойдет… И вспомним свой грешок:

и ты, и я, и малый…

ПРО ТРУД

А. Попову

Печалуюсь. Впервые нет работы.

Хотя какой ещё мне нужен труд?

Когда, от принуждения свободный,

я делаю, чего не надо тут.

Кто правит в мире, где моя работа

давно уже никчемна и смешна?

Стихов полна безумия мошна.

Мюнхаузену проще из болота…

Итог труда – безденежье, молчанье,

затаптыванье, проще – игнорэ.

Здесь о «простом» для тел давно вещают,

а сотни ангелов всё нету во дворе.

И только это в жизни сей печалит:

тут – в немоте житейской – умереть,

не вспомнив, что так было и в Начале…

на первой из бесчисленных недель.

***

Потому что скворцы прилетели,

умирать можно нам погодить…

Воскресенье – на этой неделе.

День за днем… всё весну оно длит.

Пусть сегодня свободой Пальмиры

он отмечен иль смертью посла…

Есть на полке от древнего Рима

сто историй про то ж… и… осла,

про козлищ… а ещё – про Явленье:

где-то там, у пустынь на краю,

вечно длится одно Воскресенье.

Плачут там… и зовут… и поют…

СОН ВРЕМЕНИ

Когда бы монастырь – давно пора молиться…

Коллекция будильников молчит.

Хозяйка спит ещё. Чего им снится?

Как стрелочки секундные, ресницы

чуть-чуть дрожат. Страх времени в ночи

нашептывает сказочки на ушко

минутной стрелке. Милая, поспи.

Куда спешить с тобою нам, подружка?

Твоё топтанье – шестеренок дрызг

и лопотанье…

Ритм дыханьем сбит.

Коллекция будильников, как сон

о времени, скользящем в циферблатах.

Путь к «Славе», здесь одиннадцать камней,

назвать бы торным, да такая тьма,

и помнится, что беззаконные, зане

не знают, обо что споткнутся. «Ма-ма!..»

Приснится же такое. «Тик-тик-так…»

И-так, и-шаг…какой еще ишак?

Тот, что взбирался утром не спеша

к горы утученной вершине;

там виноград отборных лоз, и баш-,

и башня, и точило. Не тужите…

Нет добрых ягод, дики уродились.

Будильник – «тик», «тик-так»… не дочитал.

Но помню про волчцы и камни, терна лист,

что там повелевал времён считалам

и стрелками, и грузом облаков.

Дождей не будет больше в этом мире…

Страница книги притчей – колобком

всё катится: три-тридцать три-четыре.

Считаю я. Будильники – скорей!

Коллекция времён сейчас очнётся

и вздыбится, стирая след речей.

Ручьи времён. Так сладко сердце бьётся,

храня внутри, что только что обрёл.

Я ухо преклоню – а в нём, как в птице,

полёт и песня… песня и полёт.

***

У фонаря, как мошкара,

снегов роит испарина,

и ночи высится гора –

на миг всего подарена –

капелью, сбросившейся с крыш,

до самых дрызг, до вмятин

в снегах, до чёрных рытвин шин,

до звёздных в лужах пятен.

А ты одна за сотни верст!

Но что сегодня дали те?

Я телеграфом в тело врос

твоё – всё-сонно-тайное…

А если там меня найти

тебе судьба не выпадет,

ищи меня тогда в груди –

там стуком сердце выманит!

Иль рассмотри меня в ночи

у фонаря в испарине,

в капели голос различи –

один я в той компании.

Мильоны звуков в небесах

весной творятся каждою,

я тыщу лет пою и сам,

томим любовной жаждою.

Луны глава у фонаря

от первых дней творения,

и в звёздный вклиниваю ряд

стихосемятворение…

***

Я тебя позабуду?

Только когда умру…

Нечем тогда будет

нежно припасть к нутру.

Выйдет, как за ворота

с собакою погулять,

тело моё до срока,

а может, больше спыля.

И что это за погода,

чтоб выдалася напасть

какого-то там года

ко лбу моему припасть.

А тут пора отрицанью

себя самого почтить

и выболтать миру тайну,

известную всем почти:

что бабочки не бывает

без куколки и цветка,

и если родился Каин,

то с Авелем на века.

То глупая была шутка…

Забыть можно лишь себя!

Тут столько секунд в сутках…

Одну не прожить без тебя!

МЕЖА

Грачи, смотри, зачем-то прилетели

в последних числах февраля –

на Масленицу, что ли, в самом деле,

они спешили? Снежные поля

еще вокруг. На долгие недели

река, набухнув, бросит враз петлять.

В ней облака и льдины захотели

бодать друг друга – глупые теля…

Мне видится и слышится равнина,

сбегающая споро под угор.

Капель, журчанье, пенье – заедино

всё длят и длят с зимой извечный спор.

В том гомоне своё досталось место

и мне – молчанья паузу держу,

без человека здесь куда как тесно.

Меж мной и миром чувствую межу.

Она весной особенно заметна.

Её потом затянет зеленя

сплошной завесой и туманом тлена,

и день не различить тогда от дня.

Зачем межа всем этим тварям Божьим?

Для них ли время выдумал творец?

Я безвременья выбрал бы возможность,

где облака, и льдины, и скворец…